Из воспоминаний сотрудника следственного отдела Томского областного управления КГБ в 1955-1960 гг. Анатолия Ивановича СПРАГОВСКОГО (автора воспоминаний “Записки следователя КГБ”) *

---

[Сотрудники следственного отдела УКГБ при СМ СССР по Томской области (фильтрационно-проверочная работа дел 1937-1938 годов)]

Сотрудники следственного Управления КГБ СССР по Томской области, принимавшие участие в фильтрационно-проверочной работе томских архивно-следственных дел* (Томского ГО УНКВД по НСО ЗСК СССР 1937-1938 годов) в 1950х годах: БАБИКОВА, ГУЗНЯЕВ, ГОЛОСКОВ, ГРЕХОВ, ГОВОРУХИН, ЕЛСУКОВ, ЕЛУФЕРЬЕВ, КОМАРОВ, ЛИНОВ, ЛЕЩЕВ, ЛЕЖЕНКО, МАКАРОВ, ПОДОПЛЕЕВ, ПЕЧЕНКИН, РУБЦОВ, СПРАГОВСКИЙ Анатолий Иванович ^{(в период 1955-1956 гг. – лидер по колличеству рассмотренных дел = 72 и отработанных лиц = 438)}, СКРЯБИН ^{(работал над делом КАРАГОДИНА Степана Ивановича)}, СЕРГЕЕВ и ЧЕЛНОКОВ ^{(в период 1955-1956 гг. – лидер по колличеству рассмотренных дел = 51 и отработанных лиц = 348)}.

А также помощник Военного Прокурора СибВО и работники спецотдела Облпрокуратуры Томской области СССР.

* {Приказ №220с (“Приказом Генерального Прокурора Союза ССР № 220с и совместным разъяснением Прокуратуры Союза ССР и Комитета госбезопасности при СМ СССР № 223с/140с от 31 декабря1954 года органам Комитета госбезопасности установлен месячный срок для проверки жалоб и дел.”)}

---

---

Текст №1

---

Анатолий СПРАГОВСКИЙ

ЛЮДИ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ ОБ ЭТОМ

В последнее время в периодической печати стали освещаться события Сталинских репрессий и многие историки обращаются к живым свидетелям с тем, чтобы восстановить правду, каковой она была в действительности.

Я отношу себя к таковым свидетелям, знающим о репрессиях 30-х годов по тем документальным материалам, с которыми мне довелось работать с 1955 по 1960 годы, т.е. время реабилитации советских граждан, объявленной решениями XX съезда КПСС.

В то время я был старшим следователем следственного отдела Управления КГБ по Томской области.

На мою долю выпало пересмотреть и составить заключения о реабилитации на десятки тысяч необоснованно расстрелянных советских гражданах в 1937-38 гг. Передо мной раскрылась картина вопиющего беззакония, искусство фальсификации дел бывшими работниками НКВД Запсибкрая, Томского Горотдела и Нарымского Окружкома НКВД.

Как известно, до 1946 г. Томская область входила в состав Запсибкрая, а затем Новосибирской области.

Проведение массовых репрессий в 37-38 годах осуществлялось под руководством УНКВД по Запсибкраю.

Для того, чтобы понять, как развертывались события того периода, надо изучить дело по обвинению бывшего начальника Томского Горотдела НКВД Овчинникова Ивана Васильевича.

До 1940 года это один из активнейших сотрудников органов НКВД, осуществивший изоляцию многих тысяч томичей, за что был награжден орденом Ленина. А в 1940 году сам он был обвинен в грубых нарушениях соц.законности и расстрелян.

В деле ОВЧИННИКОВА имелась стенограмма совещания, проведенного начальником УКНВД Запсибкрая МИРОНОВЫМ со всеми начальниками Райгоротделов НКВД края по организации проведения операции на местах.

В памяти у меня сохранились лишь отдельные моменты из этого документа. Прошло ведь более 30 лет, как мне довелось знакомиться с ним в связи с пересмотром ряда дел.

Главные из них – тезис Сталина о том, что по мере продвижения вперед к победе социализма усиливается сопротивление остатков эксплуататорских классов. Отсюда следовала установка на изоляцию всех бывших кулаков, белогвардейцев, переселенцев, колчаковцев, немцев, поляков, латышей, т.е. всех тех, кого считали бывшими людьми.

На совещании, а проводилось оно в начале 1937 г., была дана установка сколько человек арестовать в каждом районе, городе, округе и пустить по первой и по 2-й категории.

Это означало – расстрелять, 1-я категория; осудить на 10 лет без права переписки – 2-я категория.

Так, г.Томску предлагалось пустить по 1-й категории 10-20 тыс. человек и более, но не менее 10 тыс. По второй категории не менее 20 тыс. человек.

Были предусмотрены мероприятия по оснащению аппарата НКВД транспортом, бумагой, машинистками и т.д. на период проведения операции. Новокузнецк вызвался на соревнование с г.Томском, кто больше арестует «врагов народа» по указанным категориям. Томск оказался победителем, за что ОВЧИННИКОВ и получил орден Ленина.

На местах были разработаны схемы различных контрреволюционных формирований. Так, наиболее обширной и разветвленной оказалась т.н. контрреволюционная кадетско-монархическая повстанческая организация, действующая в Запсибкрае во главе с бывшим генералом Эскиным, бывшим князем Волконским, Ширинском-Шахматовым, Пироцким, Долгоруковым, Баландиным и пр.

В основу построения этой организации был положен армейский принцип. Дивизия – полки – и др.

Штаб этой организации, якобы, размещался в Новосибирске, полки – в городах, районах, батальоны, роты, взводы – по местам сосредоточения людей, взятых на учет для последующей изоляции. Списки людей, подлежащих аресту, повсеместно были подготовлены заранее до объявления начала операции.

В условиях Нарымского округа, где основным транспортным средством служила р.Обь, было найдено оригинальное решение. С низовья реки Обь отряды НКВД по реке в сторону Колпашево на двух баржах доставили в Нарымский окротдел НКВД «врагов народа» Александровского, Каргасокского, Парабельского, Колпашевского районов.

В целях обеспечения охраны эти баржи были поставлены на якоря по середине реки, откуда арестованные доставлялись в окротдел на берег г.Колпашево лодками.

Это, так сказать, организационная сторона решения этого вопроса.

Как практически проводилась работа по реабилитации граждан?

В 50-х годах многочисленные заявления стали поступать от родственников осужденных о пересмотре дел. Поручения исходили от Прокуратуры области, где пом. прокурора по надзору за следствием в органах Госбезопасности был ВОЛКОВ Анатолий Константинович. Это по делам поднадзорным органам прокуратуры. И от пом. Военного прокурора СибВо – Ларионова Ивана Абрамовича – по делам, поднадзорным Военной Прокуратуре. Ведь кроме упомянутой выше «контрреволюционной» организации, участники которой обвинялись по ст.58-10-11 УК РСФСР, сфабрикованы были дела на большое число участников других «контрреволюционных» организаций, обвинявшихся в шпионаже, измене Родине, диверсии вредительстве и т.д. поднадзорных Военной прокуратуре. Около пяти лет десятку работников следственного отдела УКГБ по Томской области пришлось посвятить проверке обоснованности обвинения граждан в надуманных преступлениях. Чего только не было в их «признательных» показаниях!

Это взрывы мостов через реки Томь и Обь, которых не было; взрывы пихтовых заводов, электростанций и т.д. Приходилось допрашивать тысячи свидетелей, знавших осужденных, чтобы установить истину, разъезжая по районам области. И, как правило, все обвинения, которые вменялись в вину осужденным, не находили своего подтверждения. А бывшие работники НКВД, которых удалось разыскать, как Карпов Сафон Петрович – Нарымский окротдел, Салтымаков, Казанцев, Лев и др., уже работники областного аппарата УКГБ, показали, что фальсификацией следственных дел они вынуждены были заниматься «сверху» в силу той политической обстановки.

Как фабриковались следственные дела

В зависимости от того, к какой «контрреволюционной» организации причислялись арестованные, заводились и следственные дела. Это были и групповые до 100-200 человек и одиночные. Как правило, работниками НКВД составлялся список с указанием фамилии, имени и отчества где сказано, что эти лица являются участниками, например, «контрреволюционной кадетско-монархической повстанческой организации», действовавшей в Каргасокском районе. Или участниками «Польской организации Войсковой», «Право-Троцкистской организации» и т.д.

В отдельных случаях имелась виза прокурора: «арестовать».

В каждом одиночном деле имелся ордер на арест, в котором указывалась принадлежность к той или иной контрреволюционной организации, протокол производства обыска с указанием понятых, что облегчало нам устанавливать свидетелей в процессе пересмотра дел.

Протоколы допроса обвиняемых размножались в нескольких экземплярах на множительных аппаратах, показания их перекрывались признаниями в причастности к организации и приводились конкретные факты подрывной деятельности. Люди, умевшие писать, учиняли свои подписи под каждым листом, а неграмотные ставили отпечаток пальца.

В процессе проверки оказалось, что все эти дела являлись плодом фантазии работников НКВД, а вменявшиеся в вину факты «подрывной деятельности» опровергались собранными доказательствами.

Ведь для объективных выводов о том, был ли в действительности взорван мост через р.Обь или Томь, нужно было находить лиц, живших в то время в одном районе с осужденными и путем их допроса опровергать подобные факты обвинения, хотя из истории Сибири было известно, что таковых мостов в то время не было. Таким же образом проверялись факты по взрыву пихтовых заводов,

Как показали старожилы, в таежных поселках отдельные кустари занимались выработкой пихтового масла примитивным способом.

Такие установки в воображении работников НКВД выдавались за пихтовые заводы, а их уничтожение, как конкретные факты «подрывной деятельности».

По каждому делу составлялось обвинительное заключение, а в конце приобщалась выписка из решения Тройки НКВД, где указывалось, что такой-то осужден к ВМН – расстрелу с указанием даты принятия Решения.

По отдельным делам ВМН заменялась 10-ю годами с отбытием в лагерях без права переписки,

В состав Тройки входили – начальник УНКВД, Прокурор Запсибкрая и Секретарь Крайкома партии.

В процессе пересмотра дел этой категории было установлено, что подписывать протоколы или оставлять отпечатки пальцев обвиняемые вынуждены были под физическим или моральным воздействием. Широко применялись недозволенные методы ведения следствия: угроза оружием, зажим между дверями и косяком пальцев руки и последующим давлением с вызовом нестерпимой боли; сидением часами на спинках стульев и т.д.

Обработке к подписанию протоколов подвергались арестованные и через провокаторов, которые подсаживались специально в камеры сотрудниками НКВД.

Как приводилось исполнение приговора – Решение Тройки?

В г.Колпашево, как показал один из исполнителей Караваев Сергей, была создана специальная бригада. Для поддержания их боевого духа постоянно давался спирт. Рядом со зданием Окротдела НКВД была большая площадка, обнесенная высоким забором, там была вырыта яма, куда можно было подойти по специально устроенному трапу. В момент расстрела исполнители находились в укрытии, а при подходе арестованного к определенному месту раздавался выстрел, и он сваливался в яму.

В целях экономии патронов была внедрена система удушия петлей с применением мыла.

Вот одни из эпизодов того времени.

Будучи пьяными, исполнители решили поглумиться над молодой возлюбленной парой, оказавшейся приговоренной к расстрелу. Под предлогом сохранения жизни им предложили совершить половой акт со связанными руками на глазах у исполнителей. Молодой человек выполнил волю своих повелителей, и в этот момент были накинуты и затянуто петли на обе жертвы.

В конце 60-х годов р.Обь стала размывать берег, где производились расстрелы в Колпашево. Останки расстрелянных вымывалась водой и уносились в неизвестность.

В г.Томске имел место и такой эпизод. Ночью на двух автомашинах, загруженных трупами расстрелянных, выехали работники НКВД в лес за город для сжигания трупов. Операция проходила строго секретно. Никто из посторонних не должен знать о месте сжигания и о самом факте сжигания трупов.

Однако на рассвете в лесу попал пешеход, идущий навстречу автомашин. Руководивший операцией сотрудник обратил внимание, что из-под брезента, которым был укрыт кузов машины, торчит нога. Это дало основание полагать, что встретившийся пешеход понял о цели перевозки. Последнему предложили ехать до места, где было организовано сжигание трупов. А для того, чтобы весь этот процесс остался в строгой тайне, не было лишних свидетелей, в разведенный костер кинули того пешехода, где он заживо и сгорел.

Для чего я об этом пишу? Для того, чтобы показать какие зверства и произвол чинились в те годы. Это лишь отдельные факты, которые стали мне известны при пересмотре этой категории дел, которые выпали на мою долю.

По каждому делу после проверки обоснованности предъявленного обвинения нами составлялось заключение, в котором делались выводы о реабилитации осужденных. Окончательное решение принималось судебной коллегией Областного Суда или же Военной Прокуратуры, т.е. по поднадзорности.

Достоверно мне известно, что из всех пересмотренных дел, лишь только в отношении одного – Пушнина Ивана (кажется Петровича), осужденного к 10 годам ИТЛ, приговор был оставлен в силе, а в отношении других десятков тысяч – дела производством прекращены из-за отсутствия в их действиях состава преступления. О Пушнине И. – ниже.

В какой обстановке, или как это было принято говорить – атмосфере – приходилось нам работать?

Во главе управления КГБ по Томской области стоял полковник Прищепа Степан Адамович. Начальниками отделов были подполковник Казанцев Павел Авдеевич, Печенкин Иван Николаевич, Карпов Сафрон Петрович (ОУВД), Салтымаков, Лев А.И., Большаков И.В, и др., т.е. те, кто в 1937-38 годах фальсифицировал эти дела.

В своих предписаниях прокуроры требовали допроса работников НКВД, принимавших участие в расследовании дел 37-38 гг., а руководство – Управления КГБ всячески препятствовало этому. Когда начался процесс пересмотра, мы еще не знали, что сам Прищепа С.А., будучи в Москве, сфабриковал дело по обвинению работников Министерства Внешней Торговли в причастности к Японской разведке, за что поплатился лишь в 1960 году.

Всякий раз для допроса кого-либо из работников НКВД требовалась санкция самого Пришепы С.А. Когда же таковая появлялась, груды дел предъявлялись тому же Карпову С.П. для ознакомления и дачи показаний по существу. Стоило ему раскрыть одно из предъявленных дел, как, не вдаваясь в суть находившихся там документов, он пояснял, что все эти дела были сфальсифицированы с учетом требований того периода времени. И так пояснял каждый из бывших работников НКВД, которых удавалось разыскать и допрашивать.

К концу 1959 года в распоряжении работников следственного отдела накопилось много компрометирующего материала в отношении названных выше руководителей отделов и Управления, деятельность которых была несовместима с высоким званием чекиста и члена партии. Об этом на одном из партийных собраний Управления я выступил с трибуны собрания и потребовал принятия к ним мер, граничащих с увольнением из органов КГБ и исключением из партии. Тут же после собрания я был приглашен в кабинет начальника Управления Пришепы С.А., где в присутствии всех фальсификаторов был обвинен «в клевете на руководящий состав органов КГБ и охаивании старых чекистских кадров».

Такую формулировку им удалось протащить на общем партийном собрании, где уже рассматривалось мое «персональное дело» и был объявлен «строгий выговор» с занесением в учетную карточку члена КПСС.

Через некоторое время мое персональное дело рассматривалось на бюро Кировского РК КПСС, где первым секретарем был Слезко Петр Яковлевич, ныне зам. отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС в Москве.

Ни Слезко П.Я., ни другие члены бюро даже не соизволили выслушать мотивы, которыми я руководствовался на собрании, и утвердили решение партсобрания УКГБ по Томской области.

Объявить члену КПСС Спраговскому Анатолию Ивановичу строгий выговор с занесением в учетную карточку «за клевету на руководящий состав и охаивание старых чекистских кадров». Ну, а затем, как говорят, не мытьем, так катаньем, предпринимались попытки избавиться от меня, для чего воспользовались Законом о значительном сокращении вооруженных Сил СССР. В апреле 1960 года по этому закону я был уволен в звании капитана из органов КГБ.

Вскоре были уволены из органов и бывшие фальсификаторы, в том числе и Прищепа.

Теперь о некоторых конкретных делах того периода, сохранившихся в моей памяти.

Из Военной Прокуратуры СибВО поступило дело по обвинению Пушнина Ивана, Татыржи и др. всего 32 али 34 человека в принадлежности к контрреволюционной организации «Партия героев Польши».

Все обвиняемые, а это относилось к периоду 1932-33 гг., Судебной коллегией Военного трибунала были осуждены к ВМН, а в отношении Пушнина Ивана по представлению органов НКВД было принято Президиумом Верховного Совета СССР постановление о помиловании. Высшая мера была заменена 10 годами лишения свободы.

Пробыв в заключении 10 лет, Пушнин решил реабилитироваться и с подробнейшим заявлением обратился в Военную Прокуратуру. Дело это проверялось мною где-то в 1956-57 году. Из Казахстана был вызван сам Пушнин. И вот его рассказ, подтвержденный другими доказательствами по делу.

В 1932 году он работал землеустроителем в Томской Зем. управе. Сотрудничал с органами НКВД. В с.Петухово Томского района проживали семьи польской национальности: Татыржа, Лисовские, Лещинские и др., которые приехали, спасаюсь от голода из Белоруссии.

Работники Томского Горотдела НКВД, среди которых особую роль играл ФЕДОРОВ, разработали анкету, из которой следовало, что заполнивший эту анкету считался участником контрреволюционной шпионско-диверсионной организаций «Партия народных героев Польши», руководимой 2-м Генштабом Польши.

Пушнину была поставлена задача войти в доверие к Татыржи и др. поляков с.Петухово, и, выдавая себя за представителя 2-го Генштаба Польши, заполнить на всех взрослых поляков анкеты. У Татыржи была дочь 18 лет Валя, на которой Пушнин по заданию органов НКВД вынужден был жениться. После этого он чувствовал себя среди поляков своим человеком. Заполнив анкеты, Пушнин вначале показал их ФЕДОРОВУ, затем определились с местом хранения анкет в доме Татыржи в тайнике. В одну из зимних ночей выездной бригадой работников НКВД была проведена операция в с.Петухово. Пушнина к этому времени отправили в Калужскую область, инсценировав побег. Во время обыска в тайнике у Татыржи обнаружили анкеты на членов «Партии народных героев», после чего произвели их арест. Внешне все выглядело правдоподобно.

На допросах все арестованные – 32 или 34 человека, в том числе и Валя, жена Пушнина пояснили, что анкеты они подписали по просьбе Пушнина. Была ли в действительности такая партия, они не знают, но Пушнин говорил им, что он является представителем 2-го Генштаба Польши.

Поскольку дело приняло иной оборот, как это было задумано ФЕДОРОВЫМ, вызвали ПУШНИНА из Калуги, составили документы, указывающие на его поимку в результате объявленного розыска и привлекли по этому же делу, пообещав вывод его из дела после того, как будут проведены очные ставки с другими арестованными по делу.

Как и было обусловлено, ПУШНИН на очных ставках изобличал всех обвиняемых в причастности к организации «Партия народных героев».

К моменту рассмотрения дела в суде Выездной сессии Военного Трибунала ФЕДОРОВ инсценировал повторный побег ПУШНИНА уже из тюрьмы, организовал фотосъемку его в гробу, а фотокарточки для убедительности показали арестованным по делу. Вначале жене Вале Татыржа, затем ее отцу и т.д. Такими действиями ФЕДОРОВ пытался вывести из-под суда своего агента ПУШНИНА.

Однако в суде все обвиняемые не признали себя виновными в предъявленном им обвинении и ссылались на ПУШНИНА, как на представителя 2-го Генштаба, а была ли названная организация, они не знают. А ПУШНИН, как они убедились на фотокарточке, умер.

Перед судом стал вопрос, как поступить с рассматриваемым делом? Выход был найден. ФЕДОРОВ провел ряд «оперативно-розыскных действий», доказал умышленный побег ПУШНИНА и фото в гробу, якобы с целью уйти от «возмездия». ПУШНИНУ опять была обещана свобода при условии, что он в суде изобличит всех обвиняемых в причастности к «Партии Народных Героев».

Военная коллегия приговорила всех обвиняемых по делу к высшей мере наказания – расстрелу. Как уже указывалось выше, ПУШНИН избежал расстрела. Долгое время он после суда оставался на свободе, а в 1937-38 гг. активно использовался как провокатор работниками Томского ГО НКВД в камерах заключенных.

Ему была устроена сытная жизнь, на правах следователя ПУШНИН сам фальсифицировал дела на арестованных в 37-38 гг.

Когда же кончился произвол, вышло постановление о нарушении соц. законности и ПУШНИНА отправили по этапу и лагерь для отбытия наказания, чего он никак не ожидал.

С учетом той провокаторской деятельности, что описана выше в момент пересмотра дела было принято решение прокурором и Военной коллегией – приговор в отношении ПУШНИНА оставить в силе.

Для иллюстрации практики фальсификации дел того периода можно остановиться на групповом, свыше 200 человек, деле в Зырянском районе.

В с.Окунеево, ближе к Таежке, на поселений проживал бывший адвокат Попов с женой. Его-то и сделали руководителем «повстанческой организации». Аресту Попова предшествовала массовая операция по изъятию у населения, проживавшего на территории Зырянского района, огнестрельного холодного оружия. В условиях строжайшей конспирации работники НКВД закопали изъятое оружие недалеко от дома Попова в лесу. Затем по разработанной схеме была проведена операция по аресту «чуждого элемента» в районе.

В ночное время группа работников НКВД произвела арест Попова; учинила тщательный обыск, при котором служебная собака вывела на склад захоронения оружия, т.е. того, что было закопано в лесу недалеко от дома Попова самими работниками НКВД. Одновременно с этим начались массовые аресты в районе. Арестовали всех, у кого были изъяты ружья, дробовики, ножи и т.д. Если читать материалы этого объемного дела, то можно представить, что в Зырянском районе действовала глубоко законспирированная повстанческая организация, во главе которой стоял Попов.

В процессе проверки все факты предъявленного обвинения были опровергнуты, а проходившие по делу люди, свыше двухсот человек, посмертно реабилитированы.

А как проходила изоляция партийного и советского аппарата в 1937-38 гг. По этой категории дел тоже сплошная фальсификация.

Когда-то секретарем ЗапСибкрайкома BКПБ был ЭЙХЕ. К 1937 году он стал Наркомом Земледелия. В Москве ЭЙХЕ в числе других был арестован как «враг народа» и обвинен в причастности, кажется, правотроцкистскому центру. По ЗапСибкраю покатилась волна арестов всех секретарей Горкомов, Райкомов, Обкомов, а также представителей исполкомов, работавших в период пребывания ЭЙХЕ секретарем Крайкома ВКПб. Единицы из этой категории были осуждены на 10 лет, как МАЛЫШЕВ – секретарь Томского Горкома, остальные к высшей мере – расстрелу. В ходе пересмотра была установлена несостоятельность обвинения этих людей, и дела были прекращены за отсутствием в их действиях состава преступления.

Партийно-советский аппарат, подвергшийся репрессии в 1937-38 гг. по ЗапСибкраю, был полностью реабилитирован.

Подобная же волна арестов прокатилась и по высшим учебным заведениям г.Томска.

Необоснованно были арестованы и расстреляны выдающиеся ученые Томских ВУЗов и техникумов. В результате провокаторской деятельности секретаря парткома Томского электромеханического института инженеров транспорта и связи ФЕДОСЕЕВА Луки Григорьевича аресту подверглись многие ученые этого института.

Зато в последующие годы ФЕДОСЕЕВ Л.Г. стал Секретарем Томского Обкома КПСС. Много раз я делал попытки допросить его по делам в момент пересмотра, однако ПРИЩЕПА С.А. категорически запрещал. До сих пор появляется в печати имя ЦЕХАНОВСКОГО Александра Ивановича, ветерана лесной промышленности, Лауреата Гос. Премии. В пос.Тимирязево имеется дом-музей. Однако никто, очевидно, не знает, что по вине этого провокатора расстреляны сотни работников Тимирязевского леспромхоза по т.н. делу о вредительстве в Лесной промышленности в 1932 году. Это дело также пересмотрено, и все проходившие по нему обвиняемые посмертно реабилитированы.

Часто задают вопрос, сколько людей погибло в годы необоснованных репрессий? У меня лично сложилось мнение, что погибло примерно столько, сколько в Великую Отечественную войну 1941-45 годов.

Когда бывал в населенных пунктах области в связи с пересмотром дел 1937-38 гг., то интересовался у старожилов, сельских Советов и по обелискам, где были написаны имена погибших в годы войны, о потерях. Оказывалось, что число репрессированных превышало число погибших в ВОВ или же было близким к нему.

Что же происходило после тех репрессий?

Ярлык «враг народа» надолго укоренялся в умах людей. Вокруг оставшихся семей создавалась обстановка всеобщего презрения и унижения.

Слышались и утверждались неоспоримые мнения: жена врага народа, сын или дочь врага народа и далее по родословной лестнице. Напрочь была закрыта дорога в будущее детям, поскольку в анкетных данных фигурировали слова – отец арестован в 1937 г. А в справках органов НКВД-МГБ-КГБ указывалось, что это «враг народа».

Близкие родственники репрессированных не допускались к работе на ответственные участки, не принимались в ВУЗ и другие заведения, Прозрение последовало только в 50-годах. Жалобы арестованных и осужденных к 10 годам, с которыми они обращались в различные инстанции, вплоть до СТАЛИНА, оставались без рассмотрения. Многие из них приобщились к их следственным делам.

Какова же судьба постигла тех, кто выжил и прошел трудный путь в лагерях?

Истории известны зловещие факты беззакония того периода. В 40-х годах появилась директива «66» МГБ СССР, согласно которой аресту подлежали бывшие участники «контрреволюционной организации», т.е. те, кто был осужден в 1937-38 гг. к 10 годам, выжил и вернулся на родину. Они снова были подвергнуты аресту, им предъявлялись прежние обвинения и решением внесудебного органа, т.н. «Особого совещания» при МГБ CССР назначалась повторная мера наказания на 10 лет лагерей. Свободно вздохнули уцелевшие от всех бед только после реабилитации в 1956-60 годах. Хотел бы поведать и еще об одной несправедливости в отношении уже реабилитированных «врагов народа».

Вместо того, чтобы родственникам сказать правду о постигшей судьбе их отца, брата, сестры, деда, арестованных в годы Сталинских репрессий, измышлялись данные о том, что они умерли в лагере от того или иного заболевания. Работникам учетно-архивного отдела УКГБ выдавался специальный перечень заболеваний, так фабриковался документ о причинах смерти и затем через ЗАГС оформлялись свидетельства о смерти.

Получив такое свидетельство, родственники успокаивали себя тем, что их отец, например, умер от воспаления легких, а не был расстрелян.

«Диагноз» ставился с учетом возраста, положения в прошлом и другим признакам.

Все это происходило уже в мое время работы в УКНГБ по Томской области.

Бывший ст. следователь УКГБ
по Томской области
А. Спраговский

Насыщение гиперссылками, фотографиями, комментариями – KARAGODIN.ORG

---

* “В период реабилитации конца 1950-х начала 1960 гг. А. И. Спраговский работал следователем Томского управления КГБ и по долгу службы занимался реабилитацией многих сотен жителей Томской области, репрессированных НКВД 1930-е – 1940-е гг. В 1959 г. по обвинению в “клевете на руководящий состав КГБ и охаивание старых чекистких кадров” был наказан строгим выговором как член КПСС, а 1960 г. уволен из органов. В дальнейшем работал старшим следователем прокуратуры Томска, а после, преодолев многочисленные козни бывших своих начальников и их друзей, трудоустроился на режимное предприятие в Томске-7, где проработал последующие 27 лет. На волне перестройки конца 1980-х гг. откровенно рассказывал о совей работе в качестве следователя КГБ в 1950-е – 1960е гг. и своем неожиданном увольнении из ведомства, ставшего правоприемником зловещего НКВД. Причём рассказывал об этом не узкому кругу слушателей, а дал согласие на публикацию своих воспоминаний в ряде местных газет. В течение нескольких месяцев в 1991 г. его воспоминания под рубрикой “Записки следователя КГБ” привлекали внимание широкого круга читателей. Умер А. И. Спраговский внезапно в 1993 г., не закончив своих воспоминаний.” ^{– Источ. и лит.: “Поляки в Томске (XIX-XX)”, стр. 544, [В. А. Ханевич], Томск, 2012.}

---

Текст № 2

---

Анатолий Иванович Спраговский

ЗАПИСКИ СЛЕДОВАТЕЛЯ КГБ

У читателя может возникнуть вопрос, кто же такой СПРАГОВСКИЙ? Не виноват ли он сам в репрессиях начала 50-х годов? Как он мог оказаться на службе в органах госбезопасности с фамилией, явно указывающей на принадлежность к полякам?

Родился я на хуторе недалеко от села Пышкино-Троицкого Первомайского района Томской области в 1925году. Со слов родителей известно, что в Сибирь они приехали из Белоруссии. Польского языка не знали, и потому не знаю его и я. В свидетельстве о рождении я зарегистрирован русским.

В годы массовых репрессий мой отец СПРАГОВСКИЙ Иван Андреевич был председателем Ежинского сельсовета, относившегося в то время к Асиновскому району. Мне было тогда 12 лет. Помню, как к нам часто приезжали работники Асиновского НКВД (САЛОВ, ЯГОДКИН). Отец был исполнителем их воли. Не без его помощи производились аресты в 1937-38-х годах в селах Ежинского сельсовета.

Уже в период работы в органах КГБ мне удалось ознакомиться с материалами, в которых отец значился агентом органов НКВД. Только это обстоятельство позволило ему спасти себя и своих взрослых в то время братьев: Адольфа, Виктора, Антона, Савелия. Хотя его дядю, СПРАГОВСКОГО Селиверста Петровича, расстреляли как «врага народа». В последующие годы отец был на советской и хозяйственной работе. Прошел всю Отечественную войну. После демобилизации в 45-м году стал председателем Пышкино-Троицкого райпотрсбсоюза, а в 49-м умер. Мать умерла в 90-м.

Я с 43-го до конца войны находился на военной службе в 27-й учебно- стрелковой дивизии СибВО, затем недолго был на комсомольской работе в Астрахани, а с 47-го по протекции отца был устроен на службу в органах МГБ-КГБ. Прошел годичный курс подготовки в спецшколе МГБ СССР в Ленинграде, с 48-го находился в одном из оперативных подразделений в Москве, затем в Томске, а с 52-го — в следственном отделе УКГБ по Томской области. В 53-м окончил Всесоюзный юридический заочный институт (Новосибирский филиал).

О своей следственной практике я еще расскажу. Действовал соответственно той общественно-политической обстановке, которая выпала на мою долю. Вины своей в проведении репрессивных действий по делам, которые мне довелось вести в 50-х годах, не вижу. Подход к квалификации состава преступления по антисоветской агитации в стране трактовался нам свыше, при Сталине — в одной плоскости, при Хрущеве — в другой.

Обвинение строилось на основании имевшихся доказательств, и не было нужды измышлять те или иные факты обвинения. В практике следственной работы в мой период не применялись методы физического воздействия на обвиняемых. По отношению к сектантам-иеговистам, чувствую, что имели место перегибы в оценке их общественной опасности. Но так рассматривались их действия идеологами, и соответственно ставились задачи перед следственным аппаратом.

Знаю, что в настоящее время некоторые дела на сектантов-иеговистов пересмотрены, и с учетом современного подхода к судьбе верующих идет процесс их реабилитации. Значит ли это, что я должен быть в ответе за те действия? Морально я чувствую себя неловко, но осознаю, что иначе я тогда поступать не мог.

Примерно в таком же положении оказались и бывшие работники НКВД, принимавшие участие в массовых репрессиях в 37-38-х годах. Однако, вина их усугубляется тем, что они измышляли факты обвинения, допускали пытки, истязания и другие недозволенные методы ведения следствия.

Народ требует назвать их имена. По мере своих возможностей и памяти в своих воспоминаниях я их назвал и еще назову.

УЧЕБА В ШКОЛЕ КГБ

Шел 47-й год. Уже на исходе шестой месяц как я заполнил анкету и отдал начальнику Пышкино-Троицкого райотдела МГБ.

Мои сверстники в основном погибли на фронтах Великой Отечественной. Появление в селе в полном здравии родственниками моих друзей воспринималось неприязненно. То и дело слышал упреки в свой адрес: «Тыловая крыса» и тому подобное. Решил сенокосную пору провести на лугах села Тарбеево, где косил траву на сенокосилке. В один из дней приезжает вахтер райотдела МГБ ИВАШУТИН с повесткой – срочно явиться в управление МГБ Томска. Поехал. Зам. начальника отдела кадров майор ШАХМАТОВ после непродолжительной беседы предложил ехать в Ленинград на учебу. По какому профилю буду учиться – он не объяснил, а только подчеркнул, что после учебы я буду иметь чин офицера, и меня ожидает перспектива хорошей работы.

В конце августа я прибыл в послеблокадный Ленинград. В предписании значилось: воинская часть МГБ СССР номер 500, переулок Смольный, 2. Это напротив Института благородных девиц, рядом со Смольным. Было мне 22 года. О деятельности советской разведки имел представление только по книгам и кино. Теперь же предстояло пройти курс обучения в одной из школ этого разведывательного монстра. Все оказалось для меня новым, о чем я даже и не предполагал. Заведение это называлось среди слушателей (так назывались лица, там учившиеся) «Хроповской академией». Полковник ХРОПОВ был начальником школы. Большое трехэтажное каменное здание, обнесенное глухим забором, выдавалось за партийную школу. Внутри забора размещались все хозяйственные службы. На верхнем этаже учебного корпуса – 4 – 6-местные комнаты для проживания слушателей. Общее число слушателей – 500 человек, делилось на два курса. Один – курс установки, другой – наружной разведки.

Кроме общеобразовательных дисциплин – истории КПСС, литературы, предусматривались спецдисциплины: основы секретного фотографирования, спецрадиосредств, использования грима и изменения внешности, автодела, самозащита без оружия, работа с агентурой и тому подобное. Я был зачислен на курс наружной разведки. Что это такое? При царе – это сыщики, филеры, которые осуществляли слежку по заданию властей. От унизительного названия в наше время ушли, и таких людей стали называть разведчиками. Причем, в зависимости от качества подготовки устанавливались категории – разведчик, разведчик 2-й категории, разведчик 1-й категории, старший разведчик, начальник группы, затем начальник отделения разведки и так далее.
В системе госбезопасности действовали целые управления наружной разведки, а в краях и областях – отделы. В Москве, например, при центральном аппарате в 48-м году численность работников наружной разведки доходила до нескольких тысяч человек. Под наблюдение брались не только советские граждане по заданию оперативных отделов, но почти все представители иностранных посольств и прибывшие в СССР иностранцы.

По окончания Ленинградской школы мне довелось работать в Москве в 46-м году в качестве разведчика 1-й категории. Поэтому я знаю, как подвергались слежке и иностранцы, и советские люди.

Деятельность наружной разведки целиком была подчинена интересам служб Центрального аппарата. Чему учили в Ленинграде? Прежде всего, умению владеть оперативными средствами ведения наружного наблюдения – знать способы секретного фотографирования объекта наблюдения. Тогда в качестве таких средств широко использовались портфели с вмонтированным фотоаппаратом, книги, тросточки с «миноксом», пуговицы пиджаки или пальто, к которым пристраивался объектив, и другие приемы. Разведчик обязан был знать радиопередающие устройства и применять их в ходе наблюдения. Спецжилеты надевались на себя, и так осуществлялась радиосвязь между разведчиком и центром. Во избежание расшифровки в расчете на объект наблюдения широко использовались средства маскировки. Для этого разведчик обязан был изменять свою внешность, с помощью грима, усов, очков, бороды и тому подобное. В школе учили методам изъятия писем и иной корреспонденции, отправляемой объектом наблюдения, а также методам прослушивания телефонных разговоров и организации подслушивающих устройств по месту жительства или работы.

Сейчас в печати возникает много вопросов о правомерности подобных акций со стороны госбезопасности. Полагаю, что в большинстве случаев подобные действия противоправны. Однако наши законы позволяют органам безопасности творить беззаконие, а при необходимости задним числом узаконить их. Я имею в виду факты перлюстрации корреспонденции и подслушивание телефонов, жилищ, служебных кабинетов, номеров в гостиницах и тому подобное. Важная роль в деятельности разведчика отводилась выявлению и установлению личности – связи, с которым встречался объект наблюдения. Ставилась задача обеспечить наблюдение за объектом и с наименьшей затратой сил установить его связи. Успешное выполнение этих задач зависело от квалификации разведчика.

Именно Ленинградская спецшкола и была призвана готовить высококвалифицированных разведчиков наружного наблюдения. Там мы приобретали навыки вождения автомобиля и получали права на управление им. Учились работе с радиопередающими устройствами, изучали фотодело, правила поведения в обществе, в ресторанах, даже учились бальным танцам. Школа выступала под прикрытием партийной, а весь персонал находился в штатском обличии. Преподавательский состав ходил в гражданской одежде, имел воинские звания от капитана и выше, вплоть до полковника.

В специальном ателье для каждого слушателя перед началом учебного года были пошиты индивидуальные костюмы, пальто, кепи и выданы полуботинки. В город на выходной день увольнялись с разрешения начальника курса на определенные часы под легендой слушателей партийной школы. Особое внимание обращалось на безупречное поведение в городе, разборчивость в связях с девушками.

Причастность к партшколе подтверждалась специально выданным удостоверением, а в практической работе каждый разведчик имел возможность пользоваться таким документом, удостоверяющим личность, какого требовала обстановка. В их числе были удостоверение работника уголовного розыска, студенческий билет, удостоверение служащего любого госучреждения или предприятия. Этим делам занималось специальное подразделение. Бывало, в течение рабочего дня приходилось выступать, под вывеской работника уголовного розыска, студента, слесаря, монтера и так далее. Главное требование при этом – не допустить расшифровки перед объектом наблюдения и окружением. По месту жительства каждый разведчик наружного наблюдения определял для себя легенду, которая позволяла бы ему жить, не выдавая свою причастность к органам госбезопасности. Даже близкие родственники не должны были знать о роде твоей деятельности. Исключалось всякое общение с работниками официальных органов госбезопасности.

Кто же подвергался слежке? Все, кто иначе мыслил, высказывал антисоветские настроения, и те, кто подозревался во всякого рода деятельности, якобы направленной против интересов Советского государства. Иностранцы и их связи находились под слежкой постоянно. Задания на установление наружного наблюдения выдавались оперативными отделами. Ими определялись сроки и время наблюдения, а также задачи в процессе наблюдения, вплоть до участия в задержании, аресте. Работники этой же службы осуществляли охрану членов правительства, а на периферии – членов и кандидатов ЦК. Только во времена Хрущева в Томске, да и в других областях, была снята охрана первых секретарей обкома. Словом, наружная разведка в ряду других служб госбезопасности была действенным средством борьбы с инакомыслием. Эта служба действует и в наше время. Не могу судить о ее количественном составе, а в 49 – 51 годах в Томске она насчитывала до 20 человек.

Теперь о курсе установки Ленинградской спецшколы. Это вспомогательная служба, по численности чуть меньше наружной разведки. Задача установщика – собрать негласно под прикрытием различных документов сведения об интересующем объекте разработки. Задание на установку выдает также оперативный отдел. Установщик обязан собрать максимум данных как биографических, так и характеризующих лицо, указанное в задании. Сбор таких сведений производится по месту жительства, работы, учебы, то есть там, где обитает объект разработки. Слово «разработка» на языке чекиста означает комплекс оперативных мер, направленных на выяснение истины. Работники службы установки находятся на негласном положении. Каждый из них избирает для себя легенду по месту жительства и для работы, заручившись определенным документом, удостоверяющим личность. Вот вкратце и все о школе в Ленинграде – военной части 500 МГБ СССР. В те времена она ежегодно выпускала до 500 негласных работников наружной разведки и установки органов госбезопасности – младшего офицерского состава. Окончившие школу направлялись в разные точки Советского Союза. Многие оставались в Москве, откуда производилась замена на ГДР.

В августе 49-го года мне предлагалось ехать в ГДР, но в связи со смертью отца я уехал из Москвы в Томск. Три года работы в томской наружке сколь-либо серьезных результатов не дали. Да и весь персонал томского Управления, если не считать действий по диссидентам и сектантам, работал вхолостую.

КАК В ТОМСКЕ ШПИОНОВ ЛОВИЛИ

В следственный отдел управления КГБ по Томской области (тогда еще МГБ) я пришел в 1952 году. Первое время проходил стажировку, присутствуя на допросах обвиняемых у таких уже опытных следователей, как Елсуков Павел Макарович, Челноков Константин Павлович, Зоткин Виталий Матвеевич.. Начальником следотдела был подполковник Петр Илларионович Солдатов. Обычной для того периода была атмосфера шпиономании. Нагнеталась и утверждалась вера в наличие классовых врагов, с которыми надлежало вести ожесточенную борьбу. Естественно, как и весь аппарат управления, я в это искренне верил. Первым для меня живым делом, по которому следствие вел Зоткин, было дело по обвинению Лалетина Федора Пименовича в принадлежности к американской разведке. Я впервые в жизни тогда увидел живого «шпиона» и даже присутствовал на допросах. Этому деду придавалось особое значение, непосредственно его курировал Степан Адамович ПРИЩЕПА, бывший в то время заместителем начальника управления, в звании полковника, Окончательно отшлифованные протоколы ежедневно представлялись руководству.

Обвиняемый Ф. П. Лалетин вел себя вполне спокойно, рассказал свой жизненный путь. О пребывании за границей в Харбине, о своих детях – сыне и дочери, проживающих в Америке, переписке с ними с применением специально разработанного кода и шифра и об обстоятельствах его вербовки американской разведкой. Причем никаких мер морального или физического воздействия со стороны следователя к нему не применялись. Это я могу свидетельствовать определенно. Из показаний Лалетина вытекало, что, будучи завербован американской разведкой, он занимался сбором данных шпионского характера, которые сообщая в письмах по специальному коду. В разное время он завербовал семь человек из числа советских граждан, создав, таким образом, резидентуру и став резидентом американской разведки. В числе завербованных им агентов он назвал профессора Ревердатто, академика Филатова – известного в стране хирурга по глазным болезням, некоего Кузнецова из Красноярска. Других не помню. Как видите, дело приобрело серьезный характер. Одно за другим летели спецсообщения в Москву. Мне приходилось оставаться с Лалетиным в кабинете Зоткина, пока тот докладывал руководству результаты очередного допроса. Отношения между нами были доверительные, и Федор Пименович как бы с издевкой говорил: «Пусть Зоткин готовит дырку в кителе. За меня он получит орден Ленина». Он говорил это и в глаза Зоткину. Последний торжествовал. Ведь в практике работы управления это было первое дело, по которому удалось поймать и изобличить «живого» резидента американской разведки. В качестве вещественных доказательств к делу приобщалась записная книжка, изъятая у Лалетина, в которой были записаны данные в отношении Ревердатто, Филатова, Кузнецова и других завербованных им агентов. Прилагался разработанный им шифр, с помощью которого кодировалась переписка и сами письма, изъятые при аресте. По логике вещей надлежало проверить правдоподобность показаний Лалетина о вербовке агентов. Запросили Москву. Нам посоветовали пока не трогать их.
Зоткин составил обвинительное заключение по делу и направил все материалы на утверждение в Военную прокуратуру СибВО, выделив в отдельное производство данные на завербованных Лалетиным агентов. Однако это было уже в конце 1952 года или же в начале 1953-го. Изменился подход к подобным делам в органах прокуратуры. Военный прокурор СибВО возвратил дело по обвинению Лалетина и предложил привлечь одновременно и названных им агентов. Всех, кто был задействован по этому делу в управлении, охватило чувство растерянности. Зоткин к этому времени был откомандирован на учебу в Высшую школу в Москву, получив солидное вознаграждение за дело Лалетина. Для проведения дальнейших следственных действий дело передали старшему следователю К. П. Челнокову. По согласованию с центром было принято решение этапировать Лалетина в Москву и командировать туда Челнокова со всеми материалами по делу.

Как затем мне стало известно, Лалетин от своих показаний отказался. Он пояснил, что весь этот сценарий попросту разыграл. Проживая в Томске, он постоянно чувствовал, что им интересуются органы госбезопасности как иммигрантом из Харбина. Проверил свои подозрения на переписке и на приставленных к нему лицах. Считал, что в Томске ему будет бесполезно доказывать обратное, и рассчитывал на объяснения в центре. В Москве Лалетин заявил, что принадлежность его и названных им лиц к американской разведке является плодом фантазии, в основу которой он положил страницы детективной литературы. С Филатовым, Ревердатто и другими он в контактах не бывал, знал их по публикациям в печати.

Чем же закончилось это дело? Лалетин был направлен в институт имени Сербского, где было дано заключение о его «психической неполноценности», и дело в отношении его производством было прекращено. С. А. Прищепа и ряд других оперативных работников были наказаны в административном порядке. Зоткин продолжал учиться в Высшей школе, а для меня это дело стало поучительным при дальнейшей работе.

Кем же был Лалетин? Ему было лет 50-55, в Томске работал учителем, одинокий, затем уезжал в Асино, а когда почуял, что за ним охотятся, решил покинуть Томск. На вокзале его сняли с поезда и арестовали…

В дни, когда радио объявило о болезни Сталина в 1953 поду, я находился в командировке по проверке жалобы одного из осужденных в Туганском районе. Автотранспорта тогда в нашем распоряжении не было. За световой день я доехал на лошади, запряженной в кошевку, до Томска и утром явился в следотдел. Секретарша известила о сборе в кабинете П. И. Солдатова. Уже было известно, что умер Сталин. Солдатов, отвернувшись от нас к окну, стоял и плакал. У остальных работников состояние было тоже понурое. Когда подчиненные собрались, Солдатов, пользуясь данными радио, сообщил о смерти Сталина и призвал к повышению политической бдительности в эти скорбные дни. Только мы разошлись по своим кабинетам, как следователь Владимир Болдуев получил срочное задание по расследованию дела, связанного со смертью Сталина. Суть его была в следующем. Рядом с нашим зданием управления (ныне онкологический институт) был городской базар (на этом месте сейчас новый драмтеатр – элеватор, как выразился Косыгин, будучи в Томске). В стране объявили траур. Люди на базаре плакали, были охвачены всеобщим горем. А один инвалид Великой Отечественной войны (назовем его Новиковым – фамилию сейчас не помню), без ног, двигаясь по базарной площади на коляске, громко кричал: «Дураки, чего вы плачете?» – и дальше следовала нецензурная брань в адрес Сталина. Новиков был в состоянии алкогольного опьянения. Дежурному по управлению поступил сигнал об этом.

В течение одних суток Болдуев провел необходимые следственные действия по задержанию, аресту и допросу Новикова, выявил и допросил ряд свидетелей и направил дело на рассмотрение облсуда по признакам статьи 58-10 УК РСФСР. На следующий день за антисоветскую агитацию Новиков был осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Вот таким образом реагировали тогда карательные и судебные органы на смерть Сталина.

Вскоре прошла реорганизация в органах МГБ и МВД, состоялось совещание оперативного состава вновь созданного управления КГБ, на котором начальник управления Н. С.Великанов доложил о новых задачах и о контроле партийных органов за деятельностью КГБ. Статья 58 УК продолжала поглощать тех, кто был не согласен с линией партии или враждебно отзывался о ее руководителях.

ШПИОН ИЗ БЕЛОЙ БОРОДЫ

Вначале 50-х развернулось строительство гиганта атомной энергетики в Томске. Это в 30 км. от города. Стройка называлась, вернее зашифровывалась, под почтовый ящик No 5. Затем, с пуском основных объектов, предприятие значилось под названием п/я 153, а в последнее время — «Сибирский химический комбинат». В народе и сейчас называют «пятый почтовый». Это событие внесло определенные изменения в деятельность органов КГБ. Нужно было обеспечить режим секретности, допуск трудящихся на работу, охранные мероприятия и прочее. Зарубежные радиоголоса вещали о строительстве в районе Белой Бороды (пос. Белобородово) секретных объектов по созданию атомного оружия. Источник информации не был известен. Оперативный отдел управления КГБ предпринял серию розыскных мероприятий по выявлению агента иностранной разведки. Потенциальным шпионом считался каждый гражданин, побывавший за рубежом. На его разработку и направлялись усилия КГБ.

Одним из таких предполагаемых шпионов оказался Константин Анатольевич Каргин, работавший начальником управления капитального строительства предприятия п/я 5. До прибытия в Томск он был в США. В процессе разработки версии Каргина были собраны материалы, свидетельствующие о том, что на площадке «Предзаводская» скопилось стоимостью в несколько миллионов неустановленного промышленного оборудования. Оно годами простаивало под открытым небом, подвергалось коррозии и в отдельных случаях разукомплектовывалось. Именно Каргин был тем должностным лицом, которое обязано было обеспечить сохранность этого оборудования и его монтаж. Начальник УКГБ С. Прищепа, начальник отдела Яковлев – полковник, обслуживающий п/я 5, и начальник отделения Михаил Леонтьевич Портный, ставший затем начальником отдела, приняли решение об аресте Каргина и привлечении его к уголовной ответственности за вредительство по ст. 69 УК РСФСР. Прямых доказательств о его шпионаже добыто не было. Указанная выше тройка где-то в 57-58-м году пригласила меня в кабинет Прищепы и поставила задачу разоблачить Каргина как шпиона американской разведки, якобы проводившего вредительскую деятельность на предприятии. Портный передал мне имевшиеся у него материалы, и я затем вынес постановление о принятии дела к своему производству и возбуждении уголовного дела. По указанию Прищепы я подготовил спецсообщение на имя Председателя КГБ СССР, в котором авансом сообщалось, что в УКГБ по Томской области разоблачен шпион американской разведки Каргин. Так было принято в те годы, и этим подчеркивалась роль руководства управления в достигнутых успехах, а Прищепе это нужно было особенно для получения звания генерала. Но операция по поимке шпиона провалилась. На посту прокурора почтового ящика оказался честный и принципиальный старший советник юстиции Павел Иванович Осыпкин. Я передал ему все имевшиеся у меня материалы на Каргина для изучения и получения санкции на арест. Прокурор санкции на арест Каргина по признакам ст. 69 УК РСФСР не дал. Прямо так и заявил, что нас тупили не те времена. При этом Павел Иванович разъяснил, что ответственность за порчу установленного оборудования по Указу должны нести директор и главный инженер предприятия. Что касается вредительства и причастности Каргина к иностранной разведке — «это лишь ваши предположения, не имеющие конкретных доказательств. Сам факт пребывания за границей не может служить основанием для обвинения в шпионаже». Я, конечно, вполне был согласен с мнением прокурора. Однако Прищепу, Яковлева и Портного это не устраивало. Были предприняты попытки обойти Осыпкина и получить санкцию Москвы. Однако из объяснений руководства комбината и строителей вытекало, что установить промышленное оборудование было нельзя, поскольку строители отставали со сдачей в эксплуатацию строящихся объектов. Словом, отмечались те же пороки, что и в настоящее время. Виновным, в конечном счете, оказался зам. министра среднего машиностроения Завенягин.

После очередного спецсообщения в Москву о ходе расследования этого дела мне было предложено направить его в адрес первого спецотдела КГБ СССР. И, как оказалось, с концом. Дальнейшая судьба его мне неизвестна. Каргин, будь это несколько раньше, мог бы, как и многие стать жертвой произвола КГБ. Спасла принципиальная позиция прокурора Осыпкина. Вы спросите, а что же ты как следователь предпринял для соблюдения законности? Да, я предпринял все возможное, чтобы установить истину. Поднял массу документов из переписки по ходу строительства объектов, о сроках поставки оборудования, провел ряд других следственных действий, которые давали основание освободить Каргина от ответственности, чем вызвал очередной гнев против себя со стороны руководства. Каргина сейчас уже нет в живых.

НЕВИННЫЕ ЖЕРТВЫ

В 1953-56 ГОДАХ внимание Комитета обратилось на сектантов- иеговистов из числа спецпереселенцев из Молдавии, проживающих в Асиновском, Пышкино-Троицком (ныне Первомайском), Зырянском и Туганском районах Томской области. Оперативный отдел Управления КГБ вел разработки по этой категории людей.

С позиции того времени представлялось, что сектанты-иеговисты противодействовали общественно-политическим мероприятиям, проводимым в стране. Они отказывались от службы в Советской Армии, от подписи на госзаем, от участия в выборах. Деятельность иеговистов действительно носила организованный, конспиративный характер. При арестах активных участников было изъято много иеговистской литературы, издаваемой за рубежом, например, журнал «Башня Стражи», самодельная типография, изготовленная в городе Асино, и другие доказательства. В числе арестованных помню Лунга Николая, Бурлаку Михаила, Култасова Петра. Берча Федора – по Пышкиню- Трюицкому району; Кекутиса и Юргиса по Туганскому району и Пытня по Асиновскому району. Всего в течение 3-4 лет было арестовано свыше 30
человек. Мне пришлось вести расследование по делам Лакатуша Михаила и Култасова Петра из Пышкино-Троицкой группы сектантов, а также по делу Кекутиса и Юргиса из Туганского района. Для того чтобы доказать реакционный и антисоветский характер их деятельности, по делам проводилась идеологическая экспертиза, которая делала свои выводы из анализа изъятой у иеговистов литературы и переписки.

Как правило, все обвиняемые не отрицали своей причастности к организации Бога Иеговы и работы по распространению иеговистского вероучения. Для проведения экспертизы привлекались видные ученые томских вузов. Все дела рассматривались затем Томским областным судом, и, как правило, каждый из обвиняемых приговаривался к 25 годам лагерей.

Рассматривая дела иеговистов с позиций сегодняшнего дня, конечно, принимаемые тогда к сектантам меры можно считать слишком суровыми. Но об этом судить не мне. Я делал то, что от меня требовалось. Должен заметить, что при допросах никаких мер физического воздействия к арестованным не применялось. Хотя иеговисты – народ довольно упрямый. На откровенный разговор шли спустя 30-40 дней после ареста. А в первое время на все вопросы твердят: «Это теократическая тайна, о которой знает бог Иегова и его сын Иисус Христос». Ну, и при каждой беседе уверяли, что скоро будет огненная война – Армагеддон, в которой все неверующие погибнут, а верующие будут жить в раю.

ДЕЛО ЯКОВЛЕВА – ВЕЛИКОГО

Особый след в моей работе оставило дело по обвинению Яковлева- Великого в измене Родине и карательной деятельности в годы Отечественной войны. Занимался я им где-то в 1957-58 годах. Работник оперативного отдела Георгий Ильин по спискам лиц, объявленных во всесоюзный розыск государственных преступников, установил проживающим в посѐлке Батурино Асиновского района Томской области Яковлева. Имя и отчество сейчас не помню. По данным розыска Яковлев с первых дней Отечественной войны, изменив Родине, поступил на оккупированной территории полицаем в немецкую команду, где истязал советских граждан, вѐл расстрелы.

Г. Ильин провѐл опознание Яковлева по фотокарточке через его жену, бывшего одноклассника и получил свидетельские показания о карательной деятельности Яковлева в годы войны. Все указывало на то, что Яковлев, технорук леспромхоза, проживающий в Батурино, это тот Яковлев, что объявлен в розыске. Материалы розыска поступили в мое производство для ареста Яковлева и дальнейшего следствия по его делу. Совместно с руководством Управления было принято решение – перед арестом Яковлева провести негласное опознание его женой и одноклассником по школе, для чего они были вызваны в Томск с Украины. Я с группой работников и вместе со свидетелями, прибывшими для опознания, выехал в Батурино. С директором леспромхоза договорились провести оперативное совещание с участием Яковлева, технорука леспромхоза, где в зависимости от обстоятельств и произвести задержание. До начала совещания жена Яковлева и его одноклассник заняли места среди работников конторы таким образом, чтобы можно было видеть всех, проходивших на совещание в кабинет директора.
И вот на пути в кабинет появился Яковлев. По внешнему виду жены стало ясно, что она встретила своего мужа, которого не видела свыше 15 лет, и
узнала его. С ней было обусловлено, что при опознании она должна сдержаться и не выдать себя. Одноклассник тоже узнал Яковлева. Однако сам Яковлев, проходя мимо свидетелей, не обратил на них внимания и был спокоен. Пока шло совещание, я обменялся впечатлениями со свидетелями о произошедшей встрече. Оба они утверждали, что опознали Яковлева. Сомнений после этого у меня не осталось. Я принял решение предупредить директора ЛПХ, чтобы после совещания он оставил в кабинете Яковлева, для беседы. Что и было сделано. Как только люди стали выходить с совещания, я вместе с понятыми вошел в кабинет директора. Там я задал Яковлеву несколько вопросов производственного характера и объяснил директору цель своего визита. Когда Яковлев увидел ордер на арест, он несколько растерялся. Однако на проведѐнных тут же в конторе ЛПХ опознаниях категорически отрицал знакомство со свидетелями, то есть с женой и одноклассником. Он уверял, что впервые их видит, а изменническая карательная деятельность, о которой они рассказывают, является плодом их фантазии. Жена Яковлева, потеряв дальнейшую выдержку, соскочила со своего места, быстро подошла к нему и ударила по лицу, выкрикнув при этом все, что у нее наболело на душе. Она тут же рассказала об обстоятельствах знакомства с Яковлевым, как поженились, как жили до начала оккупации в сельской местности, и затем о том, что ей стало известно после измены Яковлева Родине. В довершение ко всему сказанному она назвала особую примету, которая должна быть у Яковлева на пятке правой ноги – небольшой шрам. Все, о чем говорила свидетельница, Яковлев отрицал и утверждал, что эту гражданку он видит впервые.

Для проверки особой приметы из числа медработников местной больницы я назначил экспертизу. После освидетельствования Яковлева эксперты дали заключение, что па пятке правой ноги у Яковлева действительно имеется шрам (указали размеры). На вопрос о происхождении шрама Яковлев пояснил, что еще в детстве, прыгая через окно, он наступил на сломанную стеклянную бутылку, отчего и образовался шрам. При наличии такого, казалось бы, убедительного факта, у меня окончательно утвердилось мнение, что ошибки в опознании личности Яковлева нет. Тем более оно подкрепилось и при проведении очередного опознания его одноклассником. Этот свидетель, как только ему представилась возможность опознать среди сидящих трех мужчин знакомого ему человека, тут же подошел к Яковлеву, назвал его по имени и с упреком опросил, как это он мог изменить Родине и совершить такое преступление. В ответ Яковлев сделал удивленное выражение лица, утверждая, что свидетеля, который опознает его как одноклассника и говорит о его преступной деятельности, он видит впервые.

Все мы склонились к мысли, что Яковлев стал на путь отрицания своей вины, не считаясь с собранными по его делу доказательствами. По возвращении в Томск я вынес постановление о возмещении свидетелям расходов, связанных с их вызовом, а Яковлеву объявил обвинение в измене Родине и его карательной деятельности в годы войны. В моѐм распоряжении были не только показания этих двух свидетелей о преступлениях Яковлева, но и еще некоторых граждан Украины, которые знали о его делах в годы войны.

Последовательно на протяжении двух месяцев – срок, установленный для ведения дела – я с использованием имевшихся материалов пытался изобличить Яковлева, то есть доказать ему, что его отказ от признания приведенных фактов голословен. Ведь в опровержение он ничего не мог привести. Естественно, что ход расследования по делу наблюдался прокурором и руководством Управления. Когда материалы были исследованы, надлежало предъявить все производство по делу Яковлеву и объявить ему об окончании следствия и передаче дела по подсудности. В итоге выходило, что виновность Яковлев по всем пунктам предъявленного обвинения была доказана, однако, несмотря на всю очевидность и бесспорность этого, он голословно всѐ отрицал. В день, когда я представил Яковлеву для ознакомления все производство, он сделал совершенно неожиданное заявление. Настоящая его фамилия – Великий, а не Яковлев.. Тот Яковлев, который обвиняется в названных преступлениях, – другой человек, очевидно, по внешним признакам очень похож на него. Фамилию Яковлева он взял как легко запоминающуюся, сохранив за собой имя отчество, действительно ему принадлежащие. В годы войны он – Великий тоже совершил преступление: дезертировал из армии. Долгое время скрывался под фамилией Яковлева, а после войны, боясь разоблачения, приехал в Сибирь и спокойно работал в леспромхозе. В Батурине он завел семью – жена и двое детей. Далее Яковлев назвал всех близких его родственников, которые проживают в Кировограде и, не знают о его судьбе, равно как и он о них.

По нашему запросу в Кировограде были выполнены все необходимые следственные действия по перепроверке заявления Яковлева. Его родители, жена, уже настоящая, и другие жители Кировограда полностью подтвердили показания Яковлева. Известие о том, что через 15 лет их сын объявился, вызвало неописуемый восторг. Скрываясь как дезертир из армии в течение многих лет, Яковлев не знал, что эти лица были давно амнистированы. Только боязнь расплаты за это преступление не позволяла ему pacкрыться сразу после ареста.

Проведенная проверка подтвердила факт дезертирства Великого из армии. Как дезертир, он тоже значился в розыске. Однако после амнистии розыск был прекращен, а Великий продолжал скрываться. По вновь открывшимся обстоятельствам дело по обвинению Яковлева было дальнейшим производством прекращено. Ему восстановили прежнюю фамилию – Великий и дали возможность выбора места жительства. После того, как Великий съездил к родителям и прежней жене в Кировоград, он принял решение вернуться к новой семье в Батурино. Что и сделал.

Уже после возвращения из Кировограда Великий попросил о встрече. Он выразил благодарность за благополучный исход его дела. Он был просто счастлив! Меня в этом деле радует то, что мы исключили возможность невинной жертвы. Оказывается, бывают в жизни ситуации, когда люди могут добросовестно заблуждаться, признавая одного за другого, как это было в деле Яковлева-Великого. Ведь удивительное сходство двух незнакомых людей могло оказаться роковым для одного из них.

А шрам на пятке? Видимо, у настоящего Яковлева он тоже был, только происхождение его осталось для нас неизвестным.

О РЕАБИАЛИТАЦИИ 90-х

В ноябре 88-го я сделал попытку описать практику фальсификации следственных дел периода сталинских репрессий 37-38 годов по памяти, руководствуясь теми документальными материалами, которыми когда-то пользовался, занимаясь пересмотром дел в 55-60-м. Естественно, столь большой разрыв во времени – 30 с лишим лет — не позволяет восстановить отдельные события и факты с достоверной точностью. Не исключаю и ошибок.
Газета «Красное знамя» сообщает, что за 34 года Томский областной суд реабилитировал 5132 человека, ставших жертвами произвола. У меня нет оснований оспаривать эту цифру. Однако основная масса людей в тот период была осуждена по делам, подведомственным военной прокуратуре: за измену Родине, шпионаж, вредительство.

Думаю, с учетом данных военной прокуратуры число жертв увеличится в 2-3 раза. Как теперь известно, в 69-м процесс пересмотра дел был приостановлен. Сейчас он возобновился.

Печальный итог будет известен лишь после завершения всей этой эпопеи.

О РЕПРЕССИЯХ 30- х

Особого внимания заслуживают дела по обвинению целого ряда научных работников Томского технологического (ныне политехнического) института и Томского электромеханического института инженеров транспорта. Основная часть из них пересматривалась мною. Помню среди них фамилии Усова, Баженова, Котюкова. Если поднять одно из этих дел, то сразу же выявится круг всех остальных. Обвинения по этим делам были также надуманными, хотя «показания» всех обвиняемых перекрывались «признаниями».

Роковую роль по делам работников ТЭМИИТа сыграл Федосеев Лука Григорьевич, протокол допроса которого приобщался почти к каждому делу на этих работников. Л. Федосеев, будучи секретарем парткома института, давал показания о том, что они (обвиняемые) придерживались иных, кажется, троцкистских или зиновьевских взглядов. Этого было достаточно, чтобы обвинить, скажем, Баженова, в причастности к контрреволюционной правотроцкистской организации. Полагаю, что через эти вузы «Мемориал» легко может установить всех лиц, осужденных в 1937-38 годах, а УКГБ может дать развернутую справку по сути обвинения каждого из них. Неплохо бы взять копию допроса Л. Федосеева и на его примере показать, как на костях других он обеспечил свое благополучие, дойдя до высокой партийной должности секретаря Томского обкома КПСС.

Теперь о Колпашевском Яре. Из публикаций в газетах видно, что вымывание трупов расстрелянных в 1937-38-м в Колпашеве началось в 1979 году. Смею утверждать, что этот процесс начался еще весной 1959 года. В то время я находился в командировке в Колпашеве по вопросу реабилитации, видел, как Обь подмывала яр, где ранее был забор у здания НКВД, и по реке плыли останки прежнего захоронения. Тогда обсуждался вопрос об укреплении этой части яра бетонным ограждением, но пришли к выводу, что будет очень дорого, и нет необходимой техники. На время половодья были выставлены дежурные пикеты около яра, чтобы не допускать любопытных. Об этом должен знать Давыдов Дмитрий Павлович, работавший в то время в Колпашеве, ныне пенсионер УКГБ.

ПОДСАДНАЯ УТКА

В статье «Свидетельства человека, прошедшего ад сталинских лагерей» (Красное знамя», 29 января 89 года ) живой свидетель тех беззаконий Владимир Капишников упоминает некого Пушнина:

«Утром нас поднял «староста» Пушнин, арестант-уголовник, и провел «профилактическую» беседу: «Беспрекословно требую подписывать любую
бумагу, которую предъявит следователь Галушки. Иначе будете иметь дело со мной».

Это тот самый Иван Пушнин, агент органов НКВД, искусственно создавший «Партию народных героев Польши», которому по ходатайству НКВД заменили расстрел 10 годами. В 37-38-м его использовали в качестве и провокатора, подсаживая в камеры к заключенным.

По целому ряду дел того периода, следствие по которым вел Великанов Николай Сергеевич, начальник отделения Томского горотдела НКВД, проходила фамилия «подсадной утки» Пушнина. Именно Великанов направлял тогда деятельность Пушнина, поручал ему ведение дел, то есть допрос обвиняемых, и Великанов же сумел избавиться от Пушнина, отправив его по этапу для отбытия наказания, кажется, под Магадан.

ШИРМА ЗАКРЫТА

Чтобы не быть голословным в своем повествовании, я решил подтвердить события, о которых пишу, изучением конкретных дел, к которым имел доступ еще в пятидесятых годах. Потребовалось поднять дело бывшего начальника Томского НКВД Овчинникова Ивана Васильевича, Пушнина Ивана и других. Только исследовав дело Овчинникова, можно понять, как развертывались массовые репрессии в 37-38-м в Томске и Нарымском окружном отделе НКВД. Полагая, что настал период гласности и правдивого освещения истории прошлого, в феврале 90-го я обратился в УКГБ но Томской области, познакомил со своими воспоминаниями Юрия Петрухина, подполковника, начальника сектора учѐта, и попросил поднять названные дела. Я ошибся в своих надеждах. До сих пор ширма, за которой творились произвол и беззаконие, не раздвинута. Очевидно, есть еще люди, которым это невыгодно. Потребуется какой-то период времени, чтобы были раскрыты архивы НКВД. А пока я жив, постараюсь рассказать о том, что знаю.

АНЕКДОТ

В делах на «участников троцкистских формирований» особенностью являлось то обстоятельство, что в качестве доказательства к материалам приобщалось «Завещание В. И. Ленина». То был текст, выполненный на половине листка бумаги на каком-то множительном аппарате с применением синего красителя. Как правило, «Завещание» находилось в конверте, подшитом к делу. Считалось, что наличие такого дела изобличает в причастности к контрреволюционной троцкистской организации. Из его текста следовало, что Ленин рекомендовал обдумать способ перемещения Сталина с поста генсека. Там же говорилось о том, что Сталин груб и жесток. Все участники троцкистской организации приговаривались к высшей мере наказания (ВМН). В делах, по которым проходили колхозники, основными пунктами обвинения были рассказанные анекдоты. Они квалифицировались как клевета на колхозный строй. Помню, например, такой анекдот: Сталин, Черчилль и Рузвельт ехали по дороге. Путь им преградил бык и, несмотря ни на какие уговоры, с дороги не уходил. Черчилль обещал ему вольготные пастбища в Шотландии, Рузвельт обещал отправить в Соединенные Штаты. Однако бык упорно стоял. Тогда Сталин, обращаясь к быку, произнѐс: «Уходи, а не то в колхоз отправлю». Бык, испугавшись, тут же освободил путь.
За подобные анекдоты многие поплатились жизнью

Я – СУДИМ, ТЫ – СУДИМ

А вот как учительницу обвинили в контрреволюционной агитации. На уроке русского языка она, развесила плакаты перед учениками со спряжением глагола «судим» и пояснила, как спрягается этот глагол: я судим; ты судим: он судим; мы судимы; вы судимы; они будут судимы. Дальше – немного фантазии следователя, чтобы подобные объяснения возвести к фактам практической подрывной деятельности со стороны учительницы.

В каждом конкретном деле факты подрывной или вредительской деятельности подбирались в зависимости от рода занятий арестованных. Если были работники ТЭЦ, то измышлялись факты о вредительстве (взрыв котла, вывод из строя труб). Многие жители Томска были обвинены, в разрыве дамбы на берегу Томи в районе Черемошников, в результате чего был якобы затоплен город. Тот, кто имел отношение к сельскому хозяйству, обвинялся в заражении лошадей чесоткой, коров — ящуром, конюхи — в выводе из строя сбруи, телег. А бывшие кулаки – в сознательном или умышленном уничтожении ранее принадлежавших им сельхозмашин (молотилок, сеялок, веялок), поджогах. Работавшие на Асиновском льнозаводе – во вредительстве путем поджога льна, вывода из строя машин и оборудования.

ПОДВЕЛИ ПОД КАТЕГОРИЮ

Участь поляков в Сибири так же печальна, как и судьба многих других наций, подвергнутых геноциду в собственной стране.

Еще до начала массовых репрессий в Томске в 32-33 годах была уничтожена группа поляков, целое поселение беженцев, по обвинению в принадлежности к так называемой «Партии народных героев Польши». Дело это было сфальсифицировано бывшим работником Томского горотдела НКВД Федоровым и его агентом — провокатором Пушниным. Когда Иван Овчинников, бывший начальник Томского горотдела НКВД в начале 37-го года вернулся из Новосибирска с краевого совещания руководящих работников Запсибкрая, в Томске началась работа по составлению списков на «контрреволюционный элемент», подлежащий изоляции. Под эту категорию подходили и поляки, проживающие в Томске и районах Запсибкрая, куда большая часть из них приехала с Запада во время голода на Украине и Белоруссии. В списки включались в основном мужчины в возрасте от 17 лет и старше. Попадались и женщины. Судя по содержанию предъявленного обвинения, наличие контрреволюционной организации, ее масштаб и организационное строение были разработаны в недpax краевого Управления НКВД в Новосибирске. Названа она была «контрреволюционной Польской организацией Войсковой», созданной вторым польским генштабом. Сокращенно «ПОВ». Вот эта мнимая организация и поглотила основную массу поляков в 37-38-х годах.

Во главе «заговора» был якобы ксендз Гронский. Дело по обвинению Гронского, как и всех других, тоже было сфабриковано.

По территориальному признаку были составлены списки поляков, а затем произведен их арест. Обвинение предъявлялось стандартное, то есть в принадлежности к контрреволюционной «Польской организации Войсковой». Измышлялась и вменялась в вину и « практическая деятельность» обвиняемого
в зависимости от того, какое положение он занимал в обществе до момента ареста.

Как правило, все обвиняемые «признали» предъявленное обвинение, и на каждой странице внизу текста, отпечатанного на пишущей машинке, ставили свои отпечатки пальцев. Ведь основная масса арестованных – это неграмотные, забитые нуждой мужики. Как было установлено, протоколы допроса следователи готовили заранее. К делу приобщались копии протоколов допроса других обвиняемых, также отпечатанных на машинке, из текста которых видно, что «признательные» показания обвиняемых перекрываются.

И так – по каждому делу, как одиночному, так и групповому. Оно начиналось со справки, составленной сотрудником НКВД, где в категорической форме указывается, что, например, Лещинский является участником контрреволюционной «Польской организации Войсковой», затем один-два протокола допроса обвиняемого, копия протокола допроса обвиняемого, копия протокола допроса другого обвиняемого, небольшое обвинительное заключение, и в конце дела приобщалась выписка из решения тройки УНКВД о расстреле. Вот вкратце и все о судьбе поляков в 37-38-х годах.

ПРЕДАНЫ ПАРТИИ И ПРАВИТЕЛЬСТВУ

Теперь о фальсификаторах. Народ требует назвать их имена и подвергнуть моральному осуждению. Конечно, основная масса этих личностей вымерла, многие были расстреляны (по некоторым данным, 20 тысяч работников органов НКВД было расстреляно – это по Союзу). Вместе с тем многие бывшие фальсификаторы в пятидесятых годах оставались на службе в органах КГБ с повышением в должности и звании. В УКГБ по Томской области в период с 52-го по 60-й мне пришлось работать с такими бывшими фальсификаторами, как Великанов Николай Сергеевич, Прищепа Степан Адамович, Печенкин Иван Николаевич, Казанцев Павел Авдеевич, Лев Абрам Исаакович, Салтымаков Дмитрий Кондратьевич. Я знал работавших в то время в управлении МВД Большакова Ирана Васильевича, Карпова Сафрона Петровича, Смирнова Александра Васильевича, тоже бывших фальсификаторов. Все они, как я полагаю, были преданы партии и правительству и действовали с учетом политической обстановки и по указаниям сверху. Очевидно, это присуще было всем живущим в тот или иной период существования страны.
Смена в руководстве партии и страны и линия, проводимая во всех направлениях политической, экономической или общественной жизни, всегда находили поддержку и одобрение в народе. Так было при Сталине, Хрущеве, Брежневе, и теперь и при Горбачеве. Инакомыслящие преследовались. Как будет сейчас – время покажет.

НЕ ПРОЯВИ УСЕРДИЯ…

Поэтому фальсификаторы того периода объясняли свои действия требованиями политической обстановки, когда в основе их мышления была навязанная Сталиным теория «обострения классовой борьбы». Не прояви они усердия в борьбе с «классовыми врагами», самих бы обвинили в пособничестве «врагам». В протоколах допросов часто встречались фразы: «Врагу свойственно запираться», «Враг не дремлет», «Враг хитер». Поэтому, занимаясь фальсификацией следственных дел, они сумели выжить, пройти тот тяжелый жизненный путь, и, каждый по-своему, завершить его. Где-то в 59-60- м правительство СССР приняло решение о сокращении на 50 процентов пенсии работникам, скомпрометировавшим себя на службе в органах НКВД. Думаю, большего с них взять нельзя.

Что же касается пребывания фальсификаторов в партии и продолжения их работы в органах КГБ, этот вопрос вызывал непреодолимое стремление не только во мне, но и у других работников, постигших истину, исключить их из партии и уволить из органов. Жизнь показала, что в решении этого вопроса я поспешил, за что серьезно поплатился.

МОГУ СКАЗАТЬ СЛЕДУЮЩЕЕ

Итак, оснований для предания суду бывших фальсификаторов мы не
найдем. А назвать имена, кроме тех, о которых уже упоминал, постараюсь: по Томску это Антон Карташев, Доценко, Горбенко. В пятидесятых годах Антон Карташев работал в Томской коллегии адвокатов; Доценко – начальником управления топливной промышленности облисполкома; Горбенко – директором Томского коммунально-строительного техникума.

По Нарымскому окружному НКВД я называл Карпова Сафрона Петровича. Он живет сейчас в Томске-7, занимается пчеловодством на своей даче в Протопопово. Ведешкин Иван Федорович тоже в Томске-7, пенсионер. При встречах со мной от разговоров о прошлом уходит. Начальник окружкома НКВД Мартон был осужден, а его заместитель Галдилин тоже был арестован, но впоследствии освобожден. Его мне приходилось допрашивать по делам того периода. Другие фамилии я просто запамятовал. В Асиновском районе действовали Салов и Ягодкин. Что же касается других бывших ответственных работников УКГБ по Томской области из числа фальсификаторов, могу сказать следующее: Великанов где-то в 53-54-м с должности начальника управления МГБ был переведен в Ригу в звании полковника, где был председателем КГБ республики, впоследствии стал генералом. Затем, по слухам, погиб в автокатастрофе. Его делом занималась военная прокуратура, после чего он был лишен всех наград и звания. Прищепа, сменивший Великанова на руководящем посту, в 60-м был освобожден от должности начальника УКГБ по Томской области и до лета 88-го работал зав. спецкафедрой в институте подготовки кадров Минсредмаша в Обнинске, затем умер. Лев Абрам Исаакович, подполковник в отставке, проживал в Томске по улице Беленца и недавно также умер. Печенкина, Казанцева, Салтымакова в живых нет. Большаков Иван Васильевич в последние годы жизни был начальником управления МВД по Томской области, умер в пятидесятых годах. Смирнов А. В. работал в системе УВД, судьба его неизвестна. По делам большого числа реабилитированных проходят имена председательствующего на судебной Военной Kоллегии Верховного суда СССР УЛЬРИХ В.В. и государственного обвинителя Вышинского. Их деятельность, относящаяся, к тому периоду хорошо освещена в нашей печати. Они – в числе главных виновников трагических судеб миллионов советских людей.

О НАЧАЛЬНИКЕ- ФАЛЬСИФИКАТОРЕ

В конце 1960 года помощник военного прокурора СибВО И. А. Ларионов предоставил мне возможность ознакомиться с материалами фальсификации в 1938 году дела на работников наркомата внешней торговли бывшим в то время оперуполномоченным в Москве С. Прищепой. Это обстоятельство меня сильно поразило. Никто из нас не думал, что Прищепа причастен к делам такой категории. Оказывается, как и многие другие, Прищепа сфабриковал групповое дело по обвинению работников Внешторга в причастности к японской разведке. Один из обвиняемых по этому делу, фамилию не помню, в момент приведения постановления Военной коллеги Верховного суда к исполнению, то есть к расстрелу, оказался в тюремной больнице. Расстреляв основную массу обвиняемых, про больного забыли. ВМН ему заменили после выхода из больницы на 10 лет лагерей, затем, согласно директиве МГБ СССР No66, снова осудили, и только в 50-х годах он обратился по вопросу реабилитации в Военную прокуратуру СССР. И. Ларионов имел поручение допросить Прищепу по этому делу. Дело оказалось «липовым». Оставшийся в живых свидетель рассказал, при каких обстоятельствах оно фабриковалось, и все проходившие по нему работники наркомата Внешторга были реабилитированы. Военная прокуратура СССР внесла представление в КГБ СССР в отношении Прищепы. В центре было принято решение освободить Прищепу от должности начальника Управления КГБ по Томской области. Однако С. Прищепа еще являлся и членом бюро обкома КПСС.

Помню, как всех коммунистов собрали в зал заседаний в здании УКГБ по улице Кирова 18, где с оглашением материалов на С. Прищепу выступил первый секретарь обкома И. Марченко, сменивший В. Москвина. Как и все фальсификаторы, С. Прищепа ссылался на особенности того периода, сложившуюся практику фальсификации дел и продолжал утверждать о своей преданности ленинской партии. На трибуне, раскаиваясь в содеянном, он плакал. Поведал о том, что юношей он пас коров, прошел сложный путь от пастуха до начальника Управления. На мой вопрос, сколько дел им было сфабриковано в Москве, Прищепа ответил, что это — единственное. Конечно, никто из нас в это не поверил. По служебной лестнице быстрее двигались те работники НКВД, кто фабриковал больше дел. Помните, я говорил о соревновании по этому показателю между Томском и Новокузнецком? Партийное собрание Управления КГБ приняло решение объявить Прищепе строгий выговор с занесением в учетную карточку. При этом учли, что он понес уже серьезные наказания, освобожден от должности начальника УКГБ и выведен из состава бюро обкома КПСС. Вот после этой истории нам, следственным работникам, стало ясно, почему так рьяно Прищепа защищал стоявших у руководства отделами бывших фальсификаторов Д. К. Салтымакова, И Н. Печенкина, П. А. Казанцева, А. И. Льва. Стоило в заключении по делу сослаться на фамилию фальсификатора, состряпавшее то или иное дело, как она тут же вычѐркивалась. Именно поэтому Прищепа не разрешал допрашивать таких, как Л. Федосеева, Е. Сококолову, работавшую в то время секретарѐм Томского ГК КПСС, а в годы репрессий обвинявшую партийных работников в троцкизме. Насколько я помню, Соколова в 1937- 38 -м годах была учительницей в Парабельском районе, путалась там с работниками ННКВД, и протоколы еѐ допроса в качестве свидетеля приобщались к делам арестованных по связям с ЭЙХЕ.

ЛЮДИ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ ВСЁ

Располагая фактами злостной фальсификации, гнусной провокации по делам того периода со стороны руководящего состава Управления, я и решил выступить на одном из партийных собраний с требованием об увольнении и партийной ответственности Фальсификаторов. Но не тут-то было! Фальсификаторы остались на работе, а я получил взыскание – строгий выговор: «За клевету на руководящий состав и охаивание старых чекистских кадров». Вот вам и социальная справедливость. А в конце 60-го года под благовидным предлогом меня сократили по «Закону о значительном сокращении Вооруженных Сил СССР». Что называется, «достукался». Я не к тому, что сожалею о случившемся. Я хочу предостеречь других о недопустимости поспешных решений в условиях нашей социалистической демократии.

Было бы все хорошо, если бы на этом все закончилось. С. Прищепа ушел из Управления, а последователи его действий остались. В этой связи мне хочется рассказать, какие козни мне чинились при трудоустройстве после увольнения. В первое – время я устроился старшим следователем прокуратуры Томска с окладом 105 рублей. Это было в 2,5 раза ниже по сравнению с прежней работой. Вскоре появилась возможность трудоустроиться на режимном предприятии в Томске-7, где материальные условия значительно лучше.

Потребовалось три месяца, чтобы преодолеть заслон, который был выставлен аппаратом УКГБ. Благодаря сочувствию майора Тунгусова И. П., удалось выйти на прямых виновников, чинивших препятствия, и через комиссию ЦК КПСС, созданную по моей жалобе, разорвать этот узел. Начальником 2-го отдела был Авдзейко, полковник, работавший с Прищепой много лет. В календаре у него Тунгусов обнаружил запись: «Спраговского взяли в 1-й отдел, проверить и протестовать». Тунгусов, владея методами криминалистики, сфотографировал эту запись и передал мне. Только с использованием этого вещественного доказательства мне удалось изобличить работников отдела кадров и давивших на них лиц в необоснованных препятствиях к въезду и дальнейшему устройству в системе Сибирского химического комбината, где я проработал последующие 27 лет.

СТРОГИЙ ВЫГОВОР

Снова возвращаюсь к массовым репрессиям 1937-38-го. Народ хочет знать, как они проводились в нашей области. Историко-просветительское общество «Мемориал» пытается установить это путем опроса оставшихся в живых свидетелей того периода. Убежден, что такая попытка не раскроет истинную картину беззаконий и произвола. Оставшиеся в живых бывшие фальсификаторы, а их единицы, боятся говорить об этом. Их угнетает моральная ответственность перед народом.

Все, что им было известно, они унесут с собой в могилу.
Поэтому основным источником для раскрытия истины могут служить конкретные архивно-следственные дела на бывших руководителей аппарата НКВД: в Томске – Овчинникова Ивана Васильевича и Иштвана Мартына – по Колпашеву, то есть бывшему Нарымскому округу. Документы, имеющиеся в этих делах, могут дать ответ на вопросы, как разворачивались события, откуда шли указания, как фальсифицировать дела, сколько человек пустить под расстрел и сколько на 10 лет лагерей и так далее.

Почему я в этом убежден? Потому что эти дела я лично изучал, делал соответствующие справки при реабилитации граждан в 1956-1960 годах. Но ведь это было свыше 30 лет назад. Поэтому считаю, что общество «Мемориал» должно получить допуск к этим делам. Странную позицию занимает в этом вопросе нынешнее руководство У КГБ по Томской области. Оно ссылается на запрет, ждет указаний на раскрытие архивов из центра. Но коль нельзя выдать дело на того же Овчинникова, пусть бы работники УКГБ, основываясь на имеющихся материалах, и осветили историю массовых репрессий в прошлом, положив в основу документы по упомянутым делам. Давно пора раскрыть ширму секретности. Это требование народа. Когда я допрашивал бывших фальсификаторов Горбенко, Доценко, Смирнова, Карпова и предъявлял им конкретные дела на осужденных к ВМН, они не отрицали своей причастности к фальсификации этих дел. Однако утверждали, что делали они это по указанию руководства сверху. Что же касается применения недозволенных методов ведения следствия, то они не давали вразумительных ответов на вопрос, каким образом они добивались «признания» в совершении таких преступлений, как взрыв мостов через Обь и Томь, не существовавших в природе.

О практике применения таких методов говорили сами обвиняемые, которые смогли выжить. Помню Зиновьева из Парабели с деформированными пальцами обеих рук. Они были переломаны между дверью и косяком. Об избиении во время следствия говорил бывший секретарь Томского горкома партии МАЛЫШЕВ, вернувшийся в Томск в 50-х. Жалко было смотреть в лицо этого человека. Как оказалось, ни в чѐм он не был виновен. Шел он по «организации» ЭЙХЕ. Уцелел чисто случайно, так как выдержал все муки и не поддался на провокации, чинимые следствием. Он плакал и дрожал всем старческим телом, рассказывая о себе и судьбе, постигшей его товарищей по Томскому горкому. Помню, было там и имя Никулькова, о котором уже писала газета «Красное знамя». Теперь, когда я прочитал доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях» от 25 февраля 1956-го, у меня не остается никакого сомнения в применении физических методов воздействия на арестованных путем истязаний, лишения рассудка и сознания, чтобы добыть мнимые «признания».

На странице 145-й журнала «Известия ЦК КПСС», номер 3, 1989 года читаем: «Когда волна массовых репрессий в 1939 году начала ослабевать, когда руководители местных партийных организаций начали ставить в вину работникам НКВД применение физического воздействия к арестованным, СТАЛИН направил 10 января 1939-го шифрованную телеграмму секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий, наркомам внутренних дел, начальникам управлений НКВД. В этой телеграмме говорилось: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКПб)…». И далее: «ЦК ВКПб) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод», отсюда всем должно быть ясно, что признательные показания в делах обвиняемых в причастности к контрреволюционным формированиям и об их практической вредительской деятельности явились следствием физического воздействия на них работников НКВД. В какой форме это выражалось – надо смотреть в отдельности по каждому конкретному делу. Пересматривая дела на работников партийного аппарата по связям с ЭЙХЕ, я позволил выразить в то время сомнение в обоснованности обвинения Каменева и Зиновьева. Было это где-то в 1956 году. По доносу Бабиковой Елизаветы Николаевны, работницы УКГБ, я был вызван «на ковер» к начальнику управления Прищепе С. А. В присутствии ряда
руководящих работников, ядро которых составляли фальсификаторы, С. Прищепа выразил мне после разноса политическое недоверие. Обвинил меня в том, что я не разбираюсь в политических моментах происходивших событий, искажаю вопросы политической борьбы в партии и с врагами народа. Не имея в то время материалов по необоснованному обвинению Каменева и Зиновьева, я не мог что- либо противопоставить Прищепе.

Когда большинство работников следотдела утвердилось во мнении, что все контрреволюционные организации, в причастности к которым обвинялись тысячи расстрелянных жителей области, являются надуманными, я проявил личную инициативу и обратился в ЦК к Хрущеву с предложением принять законодательный акт, которым бы реабилитировались все лица, осужденные внесудебным органами (тройками, двойками, Особым Совещанием). В письме я изложил и обобщил практику пересмотренных дел. Ответ я получил от начальника следственного управления КГБ СССР товарища Малярова, куда мое письмо было переслано из ЦК. Последний разъяснил, что принятие такого акта считает преждевременным. Как теперь уже известно, он последовал только спустя 30 с лишним лет. Примечательно, что такое письмо я направил без ведома товарища Прищепы, и он не знал об этом. А ответ пришел через него. Опять я попал в немилость! «Как ты, щелкоперый посмел обращаться к Никите Сергеевичу без моего ведома?» – примерно в таком плане был устроен мне очередной разнос. Подобные препоны ставились в связи с тем, что Прищепа и начальники отделов управления сами были фальсификаторами, и им было крайне небезразлично, как идет процесс реабилитации.

ПОДВОДЯ ИТОГ

ЗАЯВЛЕНИЕ в первичную парторганизацию цеха No 20 Сибирского химкомбината от Спраговского Анатолия Ивановича, члена КПСС с 1950 года.

В возрасте 25 лет я сознательно принял решение вступить в партию.
Еще в комсомольском возрасте мне была привита вера в неизбежность построения коммунизма в нашей стране…

Лишь в 55-60-х годах, работая в следственном отделе УКГБ по Томской области и занимаясь пересмотром дел по массовым репрессиям 30-40-х годов, я пришел к мысли, что несчетные жертвы, геноцид советского народа – это следствие беззаконий и произвола органов НКВД и руководящей ими верхушки власти, в том числе и КПСС.

Еще в 59-м я открыто подал голос протеста, за что был сломлен, получив строгий выговор «за клевету на руководящий состав и охаивание старых чекистских кадров». Затем я был уволен из органов КГБ. Вплоть до ХХVIII съезда КПСС у меня теплилась надежда, что Политбюро скажет народу страшную правду о сокрытых преступных деяниях. Однако этого не произошло.

За 40 лет партийного стажа я постоянно сталкивался с практикой обмана, всевозможными извращениями на пути к обновлению партии. Всѐ это привело меня к выводу о необходимости разрыва с КПСС, о чѐм ставлю в известность данным заявлением.

Автор: СПРАГОВСКИЙ Анатолий Иванович.
Литературная обработка “Текст 2” (заголовки разлелов): ХАНЕВИЧ Василий Антонович.
Насыщение гиперссылками, фотографиями, комментариями – KARAGODIN.ORG

---

Текст будет прошит дополнительными гиперссылками, добавлены фотографии и комментарии.

Последнее обновление: Суббота, 26 августа, 2023 в 17:20